Кузебай Герд и литературное движение 20‑х годов

Самим выбором псевдонима Герд, что по-удмуртски обозначает узел, единство, завязь, удмуртский поэт Кузьма Павлович Чайников как бы подчеркнул свое предназначение быть собирателем культурных сил своего народа, организатором литературного дела и первым национальным поэтом. Всей своей жизнью и творчеством, общественно-практической деятельностью он оказал влияние на все стороны литературного движения Удмуртии. Сразу после Великого Октября с присущим ему темпераментом К. Герд ринулся в литературно-общественную жизнь, положил начало многим культурным событиям, проторил пути новым поколениям удмуртских писателей.

Еще в канун Великой Октябрьской социалистической революции, будучи учащимся учительской семинарии в г. Кукарка (ныне г. Советск Кировской области), К. Герд принимал участие в издании подпольного рукописного журнала «Семинарское перо». В первые месяцы после революции, когда для него, как и для всего удмуртского народа, открылись страницы газет, он публикует огромное количество поэтических произведений¹. После революции, работая инспектором Малмыжского отдела народного образования, К. Герд развернул бурную культурно-просветительскую и творческую деятельность. Весь этот период, с 1918 по 1920 годы, можно назвать малмыжским. В Малмыжском уезде он организует удмуртские и марийские школы, кружки художественной самодеятельности, при его деятельном участии созывается съезд удмуртских учителей, с его помощью и по его пьесам было поставлено 47 спектаклей. Здесь произошли важные для его идейно-политического и творческого определения встречи с М. Прокопьевым, Т. Борисовым, И. Михеевым, профессором А. Емельяновым и другими. Из Малмыжа в декабре 1918 года К. Герд был командирован на четыре месяца * в Москву для прохождения курсов Наркомпроса. На курсах он слушал лекции Н. К. Крупской, А. В. Луначарского. Ему посчастливилось услышать на митинге выступление В. И. Ленина. Здесь он впервые познакомился с «Калевалой» и со «Сборником финляндской литературы», изданным под редакцией В. Брюсова и М. Горького. Здесь К. Герд второй раз встретился с М. Прокопьевым, ставшим; к этому времени представителем удмуртов в Наркомнаце, М. Прокопьев познакомил его с проектом карты будущей Удмуртской автономной области и ее конституции².

После организации Удмуртского Комиссариата при Наркомнаце с местом расположения в г. Сарапуле К. Герд назначается заведующим его агитационно-издательским отделом. Молодой поэт оказывается прямо у руля литературного движения. Он окрылен, полон веры в будущее. Начинается новый период его творческой и общественно-литературной биографии. «С большой радостью, бесстрашием смотрю я вперед,— пишет он о своих первых впечатлениях.— Я верю: прекрасно, словно цветы, расцветет наше молодое искусство. И мы в кадушку мирового искусства добавим ложечку меда»³. Здесь, в Сарапуле, вместе с И. Наговицыным и Т. Борисовым К. Герд ведет огромную работу по организации советского строительства, подготовке Удмуртской автономии. Совместно с Т. Борисовым К. Герд организует первую литературную студию, от которой и ведет свое начало литературное объединение, бессменно работающее при редакции газеты «Советской Удмуртия». Студия работала всего два-три месяца, провела восемь заседаний, но, как писал потом М. Тимашев, «сделанное ею велико: она вдохновила удмуртских поэтов, вселила в них веру в развитие удмуртской литературы»⁴.

О том, какими вопросами занимался К. Герд, будучи заведующим агитационно-издательским отделом Удмуртского Комиссариата, дает представление резолюция по докладу «Партийная литература на вотском языке», с которой выступил поэт на Первой Всероссийской конференции коммунистов-удмуртов. Признавая, что «партийная литература на вотском языке имеет колоссальное, первостепенное значение в деле политического просвещения вотской отсталой массы и выявлении ее классового самосознания», что «партийная литература на вотском языке слишком бедна, а в некоторых местах она среди вотяков совсем отсутствует», конференция призвала обратить серьезное внимание на издание в самых разных формах политической литературы на удмуртском языке, указала на необходимость создания удмуртского отделения Государственного издательства «в целях развития в вотяцкой массе научно-обоснованного взгляда на Пролетарскую Революцию, как на назревший и неизбежный процесс, а также в целях обобщения и руководства течением всей научно-политической, культурно-педагогической мысли Вотского края» срочно приступить к изданию научно-политического и литературного журнала на вотском языке». А для этого, отмечалось в резолюции, «в самом непродолжительном времени организовать вотяцкие курсы по подготовке советских журналистов и принять меры по созданию общевотяцкого, понятного всем литературного языка».

Конференция вменяла в обязанность партийным ячейкам организовать библиотеки из удмуртских книг, а также «следить за тем, чтобы литература не употреблялась на табакокурение и обертки; замеченных в уничтожении литературы привлекать к ответственности наравне с контрреволюционной деятельностью». Резолюция заканчивалась призывами: «Да здравствует книга — могущественное оружие в борьбе с невежеством! Да здравствует партийная литература — могущественный агитатор, просветительница трудящихся масс, пробуждающая пролетариат от сна и отрезвляющая его от буржуазно-религиозного тумана!»⁵

Сам К. Герд в 1920 году издает повесть «Мати:», поэму «Война» («Ож»), сборник народных песен, в газетах публикует множество новых стихотворений. Наряду с пьесами «Свидетели» («Адзисьёс»), «На светлую дорогу» («Югыт сюрес вылэ») он издает в своем переводе биографии К. Маркса, В. И. Ленина, агитационно-просветительские брошюры.

К 1920 году относится выбор К. Гердом своего последнего псевдонима. Печатавшийся под псевдонимами Сюмори, Андан, Адями, он окончательно остановился на новом — Кузебай Герд. В 1926 году, когда К. Герд подвергался особо острой критике, некто Л. Л. в осуждающем тоне писал в журнале «Кенеш», что «Герд» — это не что иное, как символ стремления объединить вокруг себя всех, кто занят национальной работой»⁶. Современник К. Герда А. Клабуков (Багай) вспоминал о разговоре с К. Гердом относительно его псевдонима. На вопрос о том, зачем он для псевдонима выбрал слово, похожее на немецкое, К. Герд ответил:

Разве ты не знаешь, как поется в «Марсельезе»:
«Отречем ся от старого мира?..»
Что это за фамилия будет в новое время:
Чайников — Самоварников?..
Но ты ведь не только фамилию, но и имя изменил?
Правильно, при такой короткой, как выстрел, фамилии
«Герд» нужно трехсложное слово — «Ку‑зё‑бай»⁷⁸

Организацию Удмуртской автономной области К. Герд приветствовал «Удмуртским гимном».

Вставайте, удмурты, идите вперед — Пора за работу, нас время зовет! —

Перевод А. Смольникова

писал он в гимне.

После небольшого перерыва (К. Герд в это время работал учителем в своей деревне Б. Докья) он возвращается на общественно-педагогическую работу — теперь уже в Ижевске, ставшем столицей автономной области. Он руководит дошкольным отделом Облоно, первым детским домом им. М. Прокопьева. Одновременно К. Герд ведет большую творческую работу. Уже к концу 1921 года он, как сообщал заведующий только что созданного издательства П. Баграшов, подготовил сборник стихов в пять тысяч строк⁸. В 1922 году этот сборник вышел под названием «Гусляр» («Крезьчи»). В этом же году К. Герд поступил учиться б Высший Литературно-художественный институт в Москве.

Что привело К. Герда в этот только что организованный институт? Летом 1921 года он был на съезде педработников в Москве. В это время уже висели объявления о наборе в создаваемый ВЛХИ во главе с ректором В. Я. Брюсовым⁹. К. Герда мог, естественно, заинтересовать этот институт и сам по себе. К тому же ректором его значился Брюсов, у которого удмуртский поэт уже учился¹⁰. Вскоре К. Герд обращается к В. Брюсову с письмом, где признается, что он давно знаком с его переводами латышских и финских поэтов, и просит его перевести образцы восточно-финской поэзии п. Начало этого письма и дает нам возможность узнать, как Герд нашел Брюсова. «Уважаемый Брюсов,— пишет он в письме.— Сколько раз уж собирался писать Вам и завязать с Вами переписку, но в силу многих обстоятельств, молчал.

Случайно был в Москве и через Белорусский п/о просвещ. Нац. Меньш. при Н. К. П. узнал адрес учреждения, где Вы занимаетесь»¹². Как считает Ф. Ермаков, именно эта переписка привела К. Герда в ВЛХИ и на страницы газеты «Жизнь национальностей»¹³.

Итак, с августа 1922 года К. Герд становится студентом. Вместе с ним учились в ВЛХИ С. Бородин и Л. Славин, Д. Морской и Б. Пуришев, А. Веселый и М. Голодный, Н. Колпакова и Д. Алтаузен, И. Беспалов и И. Козлов, Л. Тимофеев и М. Серебряный, П. Замойский и Я. Шведов и многие другие, ставшие потом известными писателями, литературоведами и общественными деятелями. Среди профессоров и преподавателей института были П. Н. Сакулин, М. А. Цявловский, А. С. Орлов, П. С. Коган, братья Б. и Ю. Соколовы, Г. Шенгели, В. М. Фриче, Л. П. Гроссман и другие. Институт располагался на Поварской улице (ныне улица Воровского) в здании, где сейчас находится правление Союза писателей СССР.

Белорусский подотдел просвещения Национальных меньшинств при Наркомпросе.

В какой творческой атмосфере учился К. Герд, можно судить по воспоминаниям одного из бывших студентов ВЛХИ Б. И. Пуришева: «Очень интересно было,— пишет он,— посещать класс стиха, руководимый Брюсовым. Начинающие поэты из числа студентов ВЛХИ читали там свои стихи. Присутствующие их горячо обсуждали. И всегда весьма обстоятельно анализировал Брюсов прочитанные стихотворения. Он ратовал за конкретность и точность поэтических образов, за логическое единство и собранность стихотворения. В то же время Брюсов не становился на сторону какой-нибудь одной поэтической группировки, а ведь в 20‑е годы таких группировок, подчас весьма громогласных, существовало великое множество. И среди студентов одни тянулись к Есенину и конструктивистам, другие — к Маяковскому и лефовцам, попадались среди нас эпигоны символизма и даже ничевоки. Нередко словесные перепалки возникали между сторонниками Лефа и крестьянскими поэтами, ничевоки эпатировали и тех и других своей аффектированной заумью. В Большой аудитории Политехнического музея на вечерах поэзии разыгрывались в то время настоящие баталии. В ВЛХИ все это выглядело более мирно, но и до нас докатывались волны литературных споров и антагонизмов»

А. Клабуков, одновременно с Гердом учившийся в Москве, подчеркивал, что Герд, в отличие от других студентов-удмуртов, хорошо владел русским языком и имел самое широкое знакомство и дружбу со многими студентами-литераторами. «Герд часто приходил к нам в общежитие,— вспоминает А. Клабуков,— или с П. Замойским, или с другом Есенина — И. Приблудным (Овчаренко), тоже студентом ВЛХИ»¹⁵.

Годы учебы в ВЛХИ (1922–1925) были для К. Герда периодом формирования его идейно-эстетических взглядов, совершенствования мастерства и непрерывного творчества. Окунувшись в бурную литературную и студенческую жизнь Москвы, К. Герд не переставал думать и писать о своем народе. В этот московский период его жизни им написаны стихи и поэма о В. И. Ленине, циклы стихов о труде, о любви, цикл агитационно-просветительских и сатирических стихов. Одновременно он сотрудничает в Центриздате, оказывает помощь молодым. «Сборник моих стихов под названием «Сюрес дурын»,— признавалась потом Ашальчи Оки,— вышел исключительно благодаря Герду. Стихи были разбросаны по газетам и журналам, и издать их отдельным сборником мне не хотелось»¹⁶.

После окончания института Герд был назначен директором областного краеведческого музея. Вместе с Т. Борисовым, вернувшимся из Калмыкии, где он находился на партийной работе, Герд берется за создание объединения удмуртских писателей. Развитие литератур национальных окраин как раз в то время поддержала партия в резолюции своего ЦК «О политике партии б области художественной литературы» (1925). В Ижевске стал издаваться литературно-художественный и общественно-политический журнал облисполкома «Кенеш» («Совет»), о необходимости издания которого и говорилось в резолюции Первой Всесоюзной конференции коммунистов-удмуртов.

В литературу приходил так называемый «второй призыв» молодых писателей. Сложились благоприятные условия для создания литературной организации. В марте 1926 года усилиями Т. Борисова и К. Герда была образована Всеудмуртская ассоциация революционных писателей, в которую вошли К. Герд (председатель), Я. и М. Ильины, И. Векшин, К. Яковлев, П. Федоров-Корнилов, М. Тимашев, Кедра Митрей, Ашальчи Оки, И. Курбатов, А. Багай, Д. Баженов, П. Ларионов, П. Горохов, А. Сугатов, П. Баграшов, Н. Евсеев. Однако в мае 1926 года из-за своего не совсем тактичного выступления на съезде учителей и в связи с начавшимися внутренними распрями в ВУАРП Герд вынужден был подать заявление об уходе из ассоциации. Д. Баженов сообщал в письме Клабукову, что Герда уже хотели исключить, но он сам образумился и поспешил подать заявление¹⁷.

В октябре 1926 года Герд поступил учиться в аспирантуру Института народов Востока в Москве. 1926–1930‑е годы — второй московский период в творческой биографии К. Герда. В 1927 году (вероятно, не без помощи И. Михеева, с которым он поддерживал дружеские связи с 1918 года, со времени первой с ним встречи в Малмыже) Герд издал в Казани второй сборник стихов «Цветущая земля» («Сяськаяськись музъем»).

В середине 20‑х годов К. Герд составил сборник «Ступени» («Лёгетъёс»). Судя по статье Д. Баженова, прочитавшего рукопись, сборник состоял из разделов «Мы», «Ленин», «Между старой и новой жизнью», «О любви», «О себе»¹⁸. Но сборнику, как и другим рукописям К. Герда, по-видимому, не давали хода. Сетуя на то, что рукопись сказки «Медведи» уже долго лежит в «Удкниге», Герд писал Ашальчи Оки: «То же самое получается с моим сборником «Лёгетъёс». Этот сборник так состарится, что действительно выйдет в свет беззубым стариком»¹⁹. Редактором «Удкниги» и председателем правления ВУАРП был тогда Д. Баженов, и он, вступивший в полемику с Гердом, вероятно, закрыл перед ним двери. В письме же Клабукову Д. Баженов не без некоторого злорадства сообщал, как ему удалось направить критику в адрес Герда на съезде учителей²⁰.

Не помогло Герду и обращение к писателям, с которым он выступил в газете, ожидая выхода сборника. «80% гонорара,— писал он,— причитающегося мне за второй сборник издающихся стихов под названием «Лёгетъёс», вношу на облигации 3%-ного займа индустриализации. Вызываю на такую же подписку удмуртских писателей: Бурбурова, Баженова, Петрова, Тимашева, Айво Иви, Ашальчи Оки, Багай Аркаша, Курбата Йыгына, Очко Санко и редактора «Гудыри» Калинина. Издательство «Удкнига» прошу внести соответствующую сумму и выслать закрепительные талоны на облигации»²¹.

Сборник «Ступени» вышел только в 1931 году, составленный заново: в него большей частью вошли стихи последних лет, а рубрики были уже другие. Наряду с романом «Тяжкое иго» К. Митрея, книга К. Герда стала самым крупным событием в удмуртской литературе того времени. Она взбудоражила общественно-литературную мысль и оказала влияние на все последующее развитие удмуртской поэзии. А сам Герд, поскольку правление ВУАРП не поддерживало его и некоторых других талантливых писателей, хотел организовать новую литературную группу. «Если в ВУАРП,— писал он М. Тимашеву,— произойдет раскол, мы присоединимся к московской «Кузнице» и создадим свою удмуртскую «кузню»²².

Влияние Герда на литературное движение шло по многим направлениям, но прежде всего он оказывал сильное воздействие своим поэтическим творчеством. В разных жанрах он откликался на все: от революции до подписки пионерами на газету «Гудыри» («Гром»). Поэзия Герда — это образ обновляющейся страны, это путь ранее угнетенного удмуртского народа в революцию. Поэтический мир Герда разнообразен. Он все настойчивее призывал свой народ пробудиться к новой жизни и смотреть в будущее: впереди светло, впереди счастье. В творчестве поэта все полнозвучнее слышалась музыка новой жизни. Он создает гимн революции и автономной области, изображает радость освобожденного труда, обрушивается сатирой на тех, кто мешает стремительному ходу революции, воспроизводит мир личных переживаний, раскрывает душу раскованного революцией человека. Революция, отношение к ней — главная тема Герда на рубеже 10–20‑х годов. Он уговаривал, упрашивал, проклинал, когда видел, что массы еще инертны; он проникался ласковыми чувствами, ликовал, когда видел, что удмуртский народ уже встает и расправляет плечи: сравнивал его с древними батырами — зэрпалами, когда убеждался, что народ способен на подвиг. В зависимости от жизненного опыта Герд с разной художественной силой решал свои темы. Наиболее ярки в его творчестве романтические стихи, воспевающие революционное обновление и призывающие к новой жизни²³, а также стихи, выносящие приговор отживающему прошлому.

Ф. К. Ермаков считает, что в сборнике «Крезьчи» наиболее удачны стихи о гражданской войне²⁴, что «в них автор сумел передать чувства и мысли родного народа»²⁵. Да, гражданская война, наиболее острая форма классовой борьбы, нашла отражение в поэзии Герда. Но на первых порах, когда были написаны стихотворения «Лекруты», «Матери» и другие, Герд подошел к ней несколько описательно. По-другому и не могло быть. На рубеже 10–20‑х годов Герд еще сосредоточен на проблемах национального освобождения удмуртского народа. Классовая борьба, которая шла в стране, и от исхода которой по существу зависело решение национального вопроса, Герду не совсем была понятна. В условиях, когда национально-освободительное движение удмуртского народа тесно переплеталось с классовой борьбой, Герд прежде всего акцентировал внимание на национальных проблемах. Но не решив первоочередных задач социалистической революции, не сломив общими усилиями контрреволюционную буржуазию, невозможно было обеспечить и защиту коренных национальных интересов. Поэтому в творчестве Герда возникает ряд противоречий: он призывает в солнечные края, но еще не видит истинных путей, ведущих к ним; радуется, что революция приносит счастье удмуртскому народу, но не замечает, в какой жестокой классовой борьбе прокладывает она свой путь, как для ее защиты объединяются трудящиеся всех народов страны. Герд, увлеченный национальными проблемами, очень остро, а иногда и болезненно, переживал то, что они не так быстро решаются, и там, где он обращался к темам классовой борьбы, гражданской войны, пафос его во многом угасал. Если сравним в связи с этим два одноименных стихотворения «Матери» Герда и его современника поэта-большевика Д. Майорова (причем стихотворение Д. Майорова написано вслед гердовскому и, наверняка, в полемических целях), то мы увидим, что стихотворение Д. Майорова многословно, автор не владеет так, как Герд, техникой стиха, но чувства его лирического героя более убедительны, пафос стихотворения более точен, лирический герой, потерявший в гражданской войне брата Сеню, с большим тактом утешает мать, просит ее не убиваться, а выдержать горе с сознанием того, что сын погиб не напрасно, что имена погибших не будут забыты. В стихотворении К. Герда чувствуется некоторая нарочитость: лирический герой просит мать, если его убьют в бою за Советскую власть, не горевать, а радоваться и гордиться этим. Д. Майоров, прошедший школу революционной борьбы среди рабочих г. Коканда, открыто заявивший о своей солидарности с большевистской партией («Я большевиков друзьями своими считаю, и вас, крестьян, помочь призываю!»), потерявший на фронте брата, несомненно, острее чувствует накал классовой борьбы, и это находит выражение в его боевом пафосе и партийной страстности. Революционная решимость и последовательная наступательная позиция придут к Герду позднее, когда в его творчестве укрепятся реалистические тенденции.

В творчестве Герда своеобразно решается тема борьбы со старым. В последних разделах книги «Гусляр» и сборнике «Ступени» ясно видно, как трудно преодолеть темное прошлое, как трудно уничтожить в человеке психологию ушедшей жизни. Конфликт нового со старым в творчестве Герда приобретает драматическую остроту, становится трагическим, и поэт ищет для его воплощения яркие самобытные образы. «Словно черный вампир, за нами старая жизнь стоит, держит за полы, и не хочет, чтобы мы могли идти вперед» (подстрочный перевод). С этим образом связана метафора «революция — красный вихрь». Поэт пишет, что революция проносится как вихрь, как ураган, отметая все отжившее. Вместо образа «революция — девушка в красном платье» или просто декларируемого «революция — ты огонь» приходит другой, блоковский образ: «революция — ветер, несущийся, словно острый клинок, словно пуля», революция, словно пурга, метущая по стране. Подчеркивается ураганный, очистительный и всесокрушающий характер революции. Революция, считает поэт, и не может быть иной, когда старое, «черное вчера воет, голову в небо подняв, готовое растерзать новую жизнь» («Буран в деревне»). Одновременно Герд приходит к теме защиты социалистического Отечества от внешних врагов. «Будь готов к обороне!» — так назвал он цикл стихов, призывая к готовности вступить в бой с мировым капиталом и воспевая славный путь Красной Армии («Армия за армией», «Красная Армия»).

С течением времени значительно углубилась в поэзии Герда ленинская тема (биографический очерк «Владимир Ильич Ульянов (Ленин)» — 1920; «Все пять ночей» — 1924; поэма «Ленин» — 1925; стихотворение «Ленин» — 1930). Если в первых произведениях, прежде всего в биографии, написанной в форме публицистического портрета, подчеркивается мудрость вождя, умение его вести за собой всех угнетенных, если в поэме изображен романтический образ вождя, способного волшебной силой пробуждать людские сердца и вести за собой массы, то в одноименном стихотворении Ленин показан как вождь авангарда пролетариата и всего трудового народа.

Уже в начале 20‑х годов Герд первым в удмуртской поэзии обратился к теме обновленного труда.

Герд одновременно создает пейзажную и интимную лирику, во многом предвосхищая дальнейшие пути развития удмуртской поэзии. Он открыл человека с богатой эмоциональной природой, человека, который понимает красоту, способен глубоко страдать, восхищаться, испытывать высокие эстетические чувства. Именно за стихи о любви и природе он особенно часто подвергался критике. Даже доброжелательно настроенный к нему Айво Иви (И. Г. Векшин) пишет ему в Москву из редакции «Гудыри», ссылаясь на неподготовленного читателя, о несвоевременности таких стихов и необходимости особой их подачи в газете: «Нужно сообразоваться с моментом, временем года, с читателями, и потому, не имея этого отдела «кылбуръёс» (здесь: поэзия.— А. Ш.), мы не можем поместить в середину «Гудыри», например, хотя бы твое стихотворение «Воксёлы туннэ люкиськнм…» («Насовсем сегодня расстались…» — А. Ш.). Для нашего читателя это покажется не больше не меньше, как бредом сумасшедшего»²⁶.

В своих творческих поисках Герд опирался на родной фольклор, русскую и западно-европейскую литературу. Он был крупным собирателем и знатоком устного народного творчества. «В настоящее время,— сообщал он в письме В. Брюсову,— мною собрано до 2000 чудных вотяцких песен, много загадок, сказок и 12 ёзов (колен) из эпоса «Дэквяла»²⁷. В 1929 году автор статьи о Герде в Большой Советской Энциклопедии писал: «Издавна интересуясь вотяцким фольклором, Герд располагает в настоящее время большим материалом в этой области (народные песни, загадки, легенды и т. д.), используя его и для своего творчества»²⁸. Герд принимал участие в фольклорно-этнографических экспедициях в с. Карлыган (1925), в Глазовский район (1928), в д. Пазял-Жикья Можгинского района (1929), издал три сборника удмуртских народных песен, записал от Опоча Эле зачин предполагаемого эпического сказания. Герд очень высоко отзывался о разнообразии, богатстве и высоких художественных достоинствах удмуртского фольклора. «Легенды и предания,— писал он, имея в виду удмуртский фольклор,— овеяны романтизмом: тема в них — идеализация ушедшей и уходящей старины, воспевание «золотого века Кылдысина» — бога плодородия. Большой интерес представляют сказания о вотских богатырях; эти сказания разделяются на циклы: Чепецкий цикл (по реке Чепце), Кильмезский цикл (по реке Кильмезь) и Валинский цикл (по реке Вале). В каждом районе были свои богатыри, воспетые в эпосе. Главным образом воспеваются доблесть, отвага богатырей в борьбе за независимость, отстаивание вотских земель сначала от злых духов, от сил природы, и затем от врагов-колонизаторов. Богатыри обладают огромной силой, на их голове сидит солнце, один шаг их равняется сорока верстам; они запрягают ветер в облачные хомуты, и месяц звенит под гигантской дугой — радугой. Богатыри часто погибают от маленьких существ, величиной не больше зайца. Эти обрывки эпоса напоминают отдельные места финской «Калевалы» и, несомненно, являются ее обрывками и вариантами»²⁹.

Такая романтизация фольклора сказалась и на всем творчестве поэта. Как и Г. Верещагин, К. Герд по фольклорным мотивам написал свою «Колыбельную песню», в ритме и стиле частушек, песен-четверостиший создал циклы «Современные песни» («Туала кырзанъёс») и «Если б я был» («Мон луысал ке»). Некоторые стихи поэта близки по форме к ритмическому рисунку народных песен — «Время посева овса» («Сезьы кизён дыр»), «Удмуртские песни» («Удмурт кырзанъёс»), «Новая колыбельная песня» («Выль нуны веттан гур»), «Песня лесосплавщиков» («Бурые келясьёслэн кырзанзы»), «Были у нас» («Вань вал милям»), «Песня девушек» («Нылъёслэн кырзанзы») и другие. Одним словом, в творчестве поэта обнаруживается целый пласт произведений, берущих начало в фольклоре. С фольклором опосредованно связана вся поэзия Герда, но это требует дальнейшего и углубленного изучения. Нам сейчас важно констатировать, что фольклор был почвой для творчества Герда.

Но фольклор сам по себе не мог уже питать в достаточной мере современное творчество. Как пишет исследователь мордовской поэзии, близкой по типу развития к удмуртской, традиционная поэтика, «складывавшаяся преимущественно на грустных интонациях, сковывала энергию стиха и нередко сбивала поэтов на ошибочный тон», «большим препятствием для развития мордовской поэзии было подражание музыкально-речевому народному стихосложению, основанному на фразовом ритме обычной речи». «Сами поэты,— продолжает исследователь,— произносили свои стихи легко и плавно, потому что вибрировали голосом, перемещали ударение, удлиняли и сокращали ударные и безударные слоги. Читатель же, не обнаружив строгой системы и четкости ритма, сбивался при чтении и терял интерес к произведению»³⁰. Песенная ритмика была тесна уже и для Герда, для выражения его чувства и мыслей, и он, осваивая фольклор, одновременно обращается к опыту русских и западно-европейских поэтов. В его творческом наследии немало переводных произве дений, которые не отмечены как переводы, ибо для Герда и для удмуртской литературы они имели самостоятельный характер и представляли собой открытие. Таковы «Марсельеза», «Варшавянка» («Толпериос»), «Смело, товарищи, в ногу» («Пыддэс, юлтошъёс…»), «Вы жертвою пали» («Ватон марш»), «Паво», «Эльбай», «Красивая Мария» («Чебер Марья»), «Лес рубят» («Нюлэсэз корало»), «Проводы» («Салдат келян кырзан») и другие. Каждый из этих переводов содержал элементы переделки, изменения, вызванные стремлением приблизить произведения к удмуртскому читателю. В некоторых случаях Герд дал образный строй, ритмику и строфику переводимого произведения, но вложил свое содержание. Так, например, «Колокольчики, бубенчики» («Гырлыосы, шыркунъёсы») являются переделкой одноименного стихотворения поэта-знаньевца С. Скитальца. Лирический герой Скитальца, влюбленный человек, едущий на тройке, от избытка счастья обращается к колокольчикам-бубенчикам, чтобы те поведали своим звоном всем людям о его чувствах. У Герда лирический герой возвращается на родину из сибирской ссылки и просит колокольчики-бубенчики рассказать людям о его возвращении и передать им, чтобы они готовились скинуть царя. В данном случае, конечно, переделка выглядит несколько искусственной: трудно поверить, что еще при царе человек возвращается из ссылки под звон колокольчиков-бубенчиков и испытывает столь же радостные чувства, что и влюбленный молодой человек Скитальца. Стихотворение Герда написано, возможно, уже после революции, и Герд выражает таким образом послереволюционные романтические чувства.

В начале творчества Герду оказалась близкой поэзия В. Брюсова, которого он называет самым любимым поэтом³¹, учится у него и в некоторых произведениях прямо перекликается с ним. «Самый культурный писатель на Руси» (М. Горький) Б. Брюсов, по-видимому, привлек Герда разнообразием форм своей поэзии и пафосным началом, а затем и романтизмом и романтикой. Возможно, отталкиваясь от «Песни норманнов в Сицилии», или только от ее припева «…но ты, суровый север, помни!», а может быть, совершенно самостоятельно нащупав этот образ, Герд создает стихотворение «Уйшор тол» и публикует его в «Гудыри» 1 сентября 1920 года. 7 октября 1920 года Брюсов пишет свое знаменитое стихотворение «Третья осень», а в 1921 году публикует его в журнале «Художественное слово» и в сборнике «В такие дни». В 1922 году Герд создает русский вариант своего стихотворения «Ветру Уйшора», оформляя его как триолет. Произведения, как видим, создавались самостоятельно (хотя русский вариант триолета Герда создан уже явно под влиянием брюсовских чеканных стихов), но между ними чувствуется перекличка:

У В. Брюсова:

Вой, ветер осени третьей, Просторы России мети, Пустые обшаривай клети, Нищих вали по пути;
Догоняй поезда на уклонах, Где в теплушках люди гурьбой Ругаются, корчатся, стонут, Дрожа на мешках с крупой…

У К. Герда:

Суровый ветер стран Уйшора, Оставь, покинь страну мою! Ты видишь: я с тобою в споре: Суровый ветер стран Уйшора, Сверни свой путь к Уралу, в горы. Или умри со мной в бою! Суровый ветер стран Уйшора, Оставь, покинь страну мою!.. Мои хлеба ты заморозил, Но сердца пыл не умертвил!..

Итак, с 1922 года Герд учится в ВЛХИ и посещает класс стиха Брюсова. А на семинарах Брюсова жил дух экспериментаторства. Поэт-педагог давал питомцам задания написать стихи определенного жанра, строфики и т. п. Так он давал задание дописывать «Египетские ночи» А. Пушкина, освоить твердые формы поэзии. В. Брюсов считал, что «задача каждого поэта,— рядом со своим творческим делом, которое, конечно, остается главной задачей всей жизни,— по возможности способствовать и развитию техники своего искусства. Искать, делать опыты,— вот одна из важных задач, стоящая перед поэтом, если он хочет работать не только для себя, но и для других, и для будущего. Такими опытами, вероятно, воспользуются другие, но они проложат им путь и облегчат им дело»³². Герд потом, переняв педагогические приемы своего учителя, и сам давал задания своим товарищам. Стихотворение «Поэту» («Кылбурчилы»), которое недавно впервые опубликовано³³, было послано Гердом И. Курбатову с тем, чтобы тот по образцу этого произведения написал свое.

Думается, что влияние В. Брюсова на Герда не ограничивалось только формальной стороной. Как уже говорилось выше, Герд очень рано стал осваивать тему созидательного труда. Эту тему разрабатывал и Брюсов. Один из выпускников ВЛХИ вспоминает, что «Брюсова трудно было упросить выступить с эстрады, но когда удавалось и он читал свои стихи, то особенно удавались ему, наряду с другими, стихи из цикла «Единое счастье — работа»… Особенно любили студенты вдохновляющие ударные строфы из второй половины стихотворения «Работа». Зная эти строфы, мы всякий раз встречали их громом аплодисментов, потому что в них был девиз самого поэта»³⁴…

Параллельно с Брюсовым разрабатывал Герд и ленинскую тему… Бывшая студентка ВЛХИ З. И. Ясинская вспоминает о том, как переживали в институте смерть В. И. Ленина. «Смерть вождя революции,— пишет она,— потрясла и ошеломила нас. В день смерти Владимира Ильича, подавленные, нигде не находя себе места, мы, не сговариваясь, без всякого зова, сошлись к полуночи под красные знамена брюсовского института, забились в помещение ячейки… Далеко за полночь пришел ректор, бледный, как будто ставший еще стройней и выше ростом, спрашивающим взглядом окинул всех собравшихся и молча, быстро, неслышной походкой своей двинулся к дальнему углу, где потеснились, уступив ему место. Он сел к столу, опустил голову на руки. Было очень тихо. Глухие рыдания потрясли его согнутую спину»³⁵.

Уже 29 января 1924 года Брюсов опубликовал в «Известиях» стихотворение «После смерти В. И. Ленина». Вскоре стихотворение о В. И. Ленине «Все пять ночей» пишет и Герд. Оно совершенно самостоятельно, если не считать некоторой переклички со стихотворением В. Инбер «Пять ночей», но первый толчок к циклу поэтических произведений о вожде мог дать и В. Брюсов, и окружающая Герда атмосфера.

Когда говорится о влиянии того или иного писателя на другого, всегда находятся оппоненты, которые изо всех сил доказывают оригинальность и самостоятельность того, который учился, который отразил влияние. Но как писал сам Брюсов, «сказать, что писатель «оригинален», значит — сказать еще очень мало». Прежде всего, продолжает он, «никто не в силах (по крайней мере до сих пор не был в силах) освободиться от влияний прошлого, своих предшественников. Нельзя отрицать, что Пушкин был писатель в высокой степени оригинальный. Между тем у Пушкина есть целые стихи, почти буквально взятые у Державина, а сколько образов, сравнений, выражений, повторяющих уже сказанное другими поэтами, русскими и французскими! Кроме того, оригинальность бывает разная. Писатель оригинален, если в родную литературу вносит созданное писателями другого народа: так «оригинальны» были у нас «байронические» поэмы Пушкина…»

Влияние русской и западно-европейской классики на Герда также требует дальнейшего изучения. Нам и здесь важно лишь показать, как К. Герд на основе народной культуры налаживал связи с мировой литературой и создавал новую национальную самобытную поэзию. Герд связал удмуртскую поэзию с целым направлением в мировой литературе, обратившись к наиболее ярким его представителям,— раннему М. Горькому, финским романтикам и неоромантикам Л. Рунебергу, А. Киви, Э. Лейно, русским символистам В. Брюсову и К. Бальмонту, в поэзии которых было сильно романтическое начало, и Шандору Петефи.

Герд внимательно следил за текущей литературой. Он с гордостью писал В. Брюсову: «У нас оригинальный ритм в стихах, ритм далекого Приуралья; наша поэзия — это шепот необъятных лесов, журчанье лесных рек, радужные переливы северных, угрюмых, но красивых полей и просек»³⁷. Особенностью современной ему удмуртской литературы он считал ее близость к народному творчеству. «…Каждого вотяцкого поэта,— пишет он,— можно назвать народным поэтом: так по форме и внутреннему содержанию произведения поэтов близки к народным песням и думам»³⁸. В поле его внимания оказалось творчество М. Ильина, Ашальчи Оки, И. Дядюкова, Кедра Митрея, И. Еремеева. На первых порах Герд критически остро отнесся к поэтическому творчеству М. Ильина. Он упрекал его за сентиментальность, за то, что в его произведениях не находит отражения революционное время. Обращал он внимание и на форму стихов М. Ильина: «…Стихи его написаны все по-старому. Не ищет новых форм. Нисколько не заботится, чтобы удмуртская поэзия находила новые пути, на старой телеге ездит»³⁹.

Но как и многие его оппоненты, Герд не всегда был последовательным в своих оценках. Уже в 1924 году Герд хвалит М. Ильина за те же стихи и всячески оправдывает недостатки его поэзии⁴⁰. Вначале он поддерживал И. Дядюкова за то, что он «вяжет стихи-кружева», а Кедра Митрея за то, что в его трагедии «Эш-Тэрек» содержатся знания об исторической жизни удмуртов. Однако потом основополагающую для удмуртской литературы повесть Кедра Митрея будет называть снотворным, а стихи И. Дядюкова — тарабумбией.

Герд высоко ценил творчество Ашальчи Оки. Он посвятил ей статьи «Об Акулине Григорьевне Векшиной» («Акулина Григорьевна Векшина сярысь»), «Удмуртская поэзия», «Ашальчи Оки», перевел и издал сборник ее стихов, предварив его своим предисловием. «Совершенно независимые и неуловимые оттенки чувств и переживаний?

Александр Шкляев shklyaev.ru